Violet Epifit

палате для безнадёжно больных, умирающих от рака, пациентов лежали двое: женщина сорока пяти лет и девочка четырёх, а может, пяти лет. У девочки был рак мозга, запущенная четвёртая стадия. Девочка-сирота была недавно привезена из детского дома в лечебницу. Когда в детском доме поняли, что больше не могут слышать её стоны, крики, и приступы болезни стали повторяться с пугающей скоростью, было принято решение отвезти девочку в эту недорогую лечебницу, где обычно и собирают всех безнадёжно больных, уже умирающих и просто бедных, никому из родственников не нужных людей. Девочке оставалось жить около недели, когда в её палату, положили ещё одну пациентку, женщину сорока пяти лет с раком лёгкого, перешедшим уже во вторичный рак кости, с прогрессирующим метастазированием. У этой женщины тоже никого не было из родных и близких…

Когда она была молода, у неё был жених. Но когда она забеременела, жених отреагировал крайне отрицательно, сказав, что сейчас самое время делать карьеру, а не детей, и настоял на аборте, во время которого были повреждены детородные органы женщины, и она осталась бесплодной на всю жизнь. Жених спустя какое-то время «рассосался», как хирургический рубец, также мучительно, болезненно и не бесследно. Мать этой женщины умерла, отца она никогда не знала, так вот и жила с тех пор — одинокая и раненая душой. Постепенно стала ненавидеть всех замужних и беременных женщин, потом стала ненавидеть всех детей, потом, вообще, всех. Курила много. И вот она, — безнадёжно больной пациент, — находится в клинике для умирающих. Скоро её никчёмная жизнь наконец-то закончится. Но почему её обязательно надо было класть в одну палату с этим вечно стонущим, кричащим, зовущим маму без конца, ребёнком?! Женщина не понимала. Девочка её очень сильно раздражала, злила, в сердце женщины давно не жило уже сочувствие к чьему-либо горю и боли, только собственные боль и обида на жизнь и жили в её душе.

На второй день их совместного нахождения в палате стоны девочки становились всё нестерпимее и нестерпимее для женщины, а её плач по маме, такой любимой и желанной, и вовсе рвал сердце и раны женщины до крови и в клочья.

— Нет, я больше не могу это терпеть, — сквозь зубы бормотала женщина, — когда же эта несносная девочка умрёт? Мне тошно от своих болей и приступов, а тут она день и ночь ноет, стонет, зовёт маму… Перевести меня из этой палаты — никто не переведёт, я же из «скоро умирающих» пациентов. Эта маленькая девочка не приходит в сознание, и совсем меня достала… Не могу так больше, не могу. Слышь, Господь, может, хватит издеваться надо мной? Ты мне даже умереть спокойно не даёшь, но я покажу тебе, я покажу! Со мной шутки твои не пройдут! — так скрежетала женщина, потом у неё начался приступ, и она потеряла сознание от боли.

Ночью, на третьи сутки, когда женщина пришла в себя, она решила отключить тот аппарат, что ещё поддерживал видимость жизни в девочке, и тем самым, избавить и себя, и эту несчастную от совместных страданий. Женщина подошла к кроватке девочки. Та тихо стонала. Казалось, что стон стал как воздух для этой малышки. Чтобы отключить аппарат, поддерживающий жизнь в ребёнке, женщине надо было наклониться над девочкой, и у самой шейной артерии, рядом, вытащить клапан. Когда женщина наклонилась и взяла пальцами нужный ей клапан, девочка впервые за все эти дни замолчала, затихла, потом радостно открыла свои глаза и сказала:

— Мама. Мама, ты пришла, наконец, — обняла дрожавшую над собой женщину и заснула тихо, безмятежно, ни разу не застонав.

Женщина застыла на месте. Всё ещё держа злополучный клапан в руке. Ей было очень неудобно стоять в такой позе над обнявшей её за шею девочкой, но она стояла. Долго стояла. Ноги затекли, и руки тоже. Она плакала, тихо плакала, чтобы не разбудить девочку. Девочка рук своих не разнимала. Казалось, она никогда вообще их не разнимет. Спустя некоторое время женщина нашла возможность аккуратно прилечь рядом с ребёнком среди всех этих трубок и катетеров. Потом и она заснула.

Проснулась женщина от непривычного для неё чувства пристального внимания. И правда — на кровати сидела девочка, вся в трубках, нечёсаная, со смешными всклокоченными волосиками, и пристально, почти не мигая, смотрела на женщину. Когда женщина проснулась, девочка серьёзным голосом спросила:

— Мама, ты где так долго пропадала? Я уже заждалась тебя здесь!

Что поделать, а отвечать-то надо как-то. И женщина сказала:

— Дочь, твоя мама много работает. Я только вчера из командировки. Может, прекратишь меня отчитывать и обнимешь?

Тут же вся серьёзность девочки пропала без следа, она улыбнулась всем своим ртом с молочными неровными зубами, и бросилась маме на шею.

— Я знала, что ты придёшь за мной! Я знала! Я одна тебя ждала! Все говорили, что у меня нет мамы, нет тебя, ты представляешь? Но я им не верила. А ещё они говорят, что я скоро умру! Тоже неправда. Им что, больше делать нечего, мам, как только запугивать людей? — так шептала девочка на груди у женщины и просто не могла остановиться.

Пока девочка шептала слова и прижималась к груди женщины, последняя горестно думала о том, что болезнь рядом, притаилась, и ждёт своего часа, только на краткий миг дав девочке счастье обрести мать, пусть и не настоящую, и такую же безнадёжно больную и измученную.

«Боже, что за новую уловку ты придумал мне на прощание?! К чему этот сарказм, а?» — думала женщина. Но одной, свободной рукой, она безостановочно и нежно поглаживала пушистые взъерошенные волосики на голове девчушки. Из-за своей бедности девочка избежала лечения химическими средствами: болезни просто давали идти своим ходом, и потому ничем не облучали малышку, и потому пушистые волосики на голове так смешно торчали во все стороны.

На минуту девочка замолкла — начинался приступ головной боли. Яростный и мучительный. Малышка никаким видом не показывала, что у неё что-либо болит, но женщина-то знала. Она сказала девочке:

— Доченька, ты давай, тихонечко приляг со мною рядом, и я тебя вот так обниму, и мы будем лежать вместе, хорошо? Давай отдохнём!

— Да, мам, давай, только я глаза закрывать не буду, все никак насмотреться на тебя не могу, такая ты у меня красавица!

Малышка легла на бочок так, чтобы всё время видеть маму, смотрела, стараясь пореже мигать, и улыбалась, стараясь не показать, что у неё болит и разрывается изнутри голова. Это можно было понять только по сильно сжатым челюстям малышки: неровные молочные зубки крепко стиснули «воротца» рта, и не позволяли ни единому стону вырваться наружу. Так и заснула девочка, с сомкнутыми челюстями, всё время улыбаясь. Ночью начался кризис. Врачи пришли, развели руками, помахали сочувственно головами над телом девочки, сказав, что конец близок, и они ничего не могут сделать. Им очень жаль.

Девочка металась в бреду, не приходя в сознание. Женщина всё время сидела рядом, не выпуская из своей руки ручонку малышки. Все собственные приступы и боли женщины отошли куда-то на далёкий план, а она не чувствовала их совсем. Вся её жизнь, все её оставшиеся ещё в теле чувства сейчас были отданы девочке, и принадлежали уже не самой женщине, но малышке, что металась в бреду. Женщина запоминала каждую чёрточку тела своей долгожданной дочери. «Боже, какая она у меня хорошенькая, — думала женщина, — какая смешная и сильная в то же время. Маленькая, правда, но разве это беда?» Женщина попыталась помолиться, но ни одной молитвы не помнил её мозг. Зачем ей были нужны молитвы, когда не было в её жизни смысла? Раньше. Но теперь… Ах, как всё не вовремя, невпопад. Тогда женщина снова заговорила с Богом на том языке, что знала. Теми словами, что употребляла и раньше в беседах и обидах на него, но только теперь что-то изменилось. Не было упрёков и обид, не было угроз и проклятий в словах женщины, но были выстраданная мудрость, чистота смирения и… росточек могучей любви:

— Бог, я много раз говорила тебе плохие, обидные слова. Если можешь, прости. Я ненавидела жизнь и себя, прости. Я не умела и не хотела любить — прости. Ничего не прошу для себя, и нет в моём сердце жалости к себе, что так долго отравляла жизнь мою. Хочу только сказать: что бы ты ни решил, пусть будет так, как тебе надо. Если можно, то забери боль доченьки моей, и позволь мне разделить её боль со своей, ибо ничего страшнее нет на земле человеческой, чем матери видеть муки детей её. Спасибо, Бог, что выслушал, я знаю это.

На следующее утро девочка затихла совсем. Не металась, не стонала, не двигалась. Женщина поняла, что ребёнок умер, но снова не родилось в сердце женщины обиды на Бога, ибо теперь она была истинной матерью, и хотела только одного: чтобы её дитя не знало мучений, будь то на земле или ещё где-либо. Тихо смотрела она на лицо девочки своей, такое чистое и спокойное. И улыбалась.

Девочка открыла глаза и сказала:

— Мама, ты можешь найти мне рисовальный альбом и цветные карандаши, мне срочно надо кое-что сделать? — вид у неё был очень серьёзный, бровки нахмурены, в глазах — мысль.

«Мой ребёнок жив, — подумала женщина, — жива моя девочка». Радость, что прилила к её сердцу, была такой силы и мощи, что, казалось, её сейчас разорвёт на месте от счастья, и это несмотря на то, что женщина не спала несколько суток подряд, перенервничала. Ну, о том, что она сама из умирающих раковых больных, женщина просто забыла. До болезни ли ей сейчас, когда её малышка так настойчиво требует себе рисовальный альбом и карандаши?

— Солнышко, ты как себя чувствуешь? — ласково и необыкновенно нежно спросила она.

— Мамочка, как никогда хорошо, а теперь, когда ты вернулась из командировки, вообще, только и делаю, что чувствую себя хорошо, но вчера мне снился сон: прилетели два чёрных дракона ко мне, и хотели сжечь мою кроватку. Я сказала одному из них, что у меня есть мама, и показала кулак. Даже два кулака! — девочка крепко сжала кулачки и выставила их яростно вперёд. — Вот так именно ему я и показала! Тот дракон, что изрыгал на меня огонь, испугался и сказал, что ему здесь больше делать нечего. «Здесь поселилась радость, любовь и сила, — сказал он, — здесь нет еды. Нам тут больше нечем поживиться». И забрал второго дракона в охапку, а улетая, сказал: «Хочешь побыстрее уйти отсюда с мамой? Рисуй меня, рисуй моего друга, и ещё то, что увидишь». Потом улетел, и мне стало так хорошо, так хорошо! Так ты дашь мне рисовальный альбом?!

— Конечно, дочка.

Женщина попросила медсестру купить всё то, что просила её дочка. И когда рисовальный альбом лежал на коленках малышки, спросила:

— Дочь, ты позволишь мне ненадолго отлучиться по работе?

— Конечно, мама, только приходи скорей.

Женщина заказала такси и поехала в свою квартиру. Там она наняла рабочих, чтобы они привели её пыльную квартирку в нормальный вид — у самой женщины сил пока всё-таки было маловато. Она купила много комнатных цветов, и попросила соседку поливать их почаще, пока они с девочкой не вернутся домой. В том же, что они выйдут из больницы для обречённых, женщина теперь не сомневалась.

Когда она вернулась в палату, девочка показала ей свои первые рисунки.

— Вот он мой дракон, что всё время жарил меня в своём огне, пока ты не вернулась из командировки. Он очень чёрный и грязный, у меня даже карандаш закончился, пока я зарисовывала его. Вот второй дракон: он серый и рыхлый, этот дракон летал над твоей кроваткой, мама! Пока я их рисовала, мой дракон сказал мне взять ластик, и стирать его постепенно с листочка. Это позволит нам с тобой выйти отсюда поскорей! Он так сказал. Ты не должна мне помогать, это он тоже сказал. Это моя задача. Я справлюсь.

Малышка усиленно работала ластиком, и не собиралась больше умирать. Прошла неделя, прошла вторая, врачи взялись делать томографию и рентгеновские снимки с обоих пациентов, что все ещё жили, вопреки установленным врачами срокам и графикам. Снимки показали, что опухоли мозга, метастазы в костях и наросты на лёгочной ткани рассасываются с невероятной скоростью! Непонятный процесс… Чудо!

А девочка всё стирала и стирала ластиком с бумаги двух грозных драконов: чёрного и серого. И делала это с большим старанием, усердием и успехом. Вскоре от драконов не осталось и следа — всё стёрто. Вторичные рентгеновские снимки показали вообще невозможное — полное отсутствие опухолей и метастаз — полную ремиссию. У этих странных пациентов взяли анализы для исследований и, возможно, будущих сенсационных открытий, и отправили из больницы, поскольку эта палата была необходима другим безнадёжно больным людям. Мать с дочкой вернулись в родной дом, и больше никогда не расставались надолго.

Индийская притча

Пришла однажды к Бирбалу женщина и пожаловалась, что один мужчина взял её силой. Бирбал велел позвать того человека и спросил у него:

— Как же ты посмел такое злодейство учинить?

— О раджа-сахиб! — взмолился мужчина. — Эта женщина — обманщица, напраслину на меня возводит. Я её и пальцем не тронул, да и не видел никогда.

— Ну, знаешь, это ведь такое дело, что свидетелей не бывает, да и следов не остаётся. Такое зло творят наедине да украдкой. Потому не можешь ты от себя вину отвести, и я назначаю тебе наказание: сейчас же уплати этой женщине пять рупий.

Не мог мужчина ослушаться Бирбала и нехотя выложил деньги. Бирбал отдал их женщине и отпустил её. Немного погодя он приказал мужчине:

— Ступай догони женщину и непременно отбери у неё эти пять рупий. Ни за что не отпускай её, пока она тебе деньги не отдаст.

Выбежал человек на улицу и вскоре догнал женщину. Он стал требовать с неё свои деньги, но она отказалась отдать. Долго они спорили, наконец она схватила его за руку и потащила к Бирбалу.

— Ваша милость! Он посреди улицы напал на меня, отнимает деньги назад. Вот мне и пришлось привести его сюда, — пожаловалась женщина.

— Что же, забрал он у тебя деньги? — спросил Бирбал.

— Нет, господин, не отдала я. Как он ни исхитрялся отнять, да ведь и я не промах. Денежки, все пять рупий, при мне остались.

— Если он даже деньги отнять не сумел, как же он мог силой тебя взять? Ты подала ложную жалобу, оклеветала этого человека. Немедленно верни ему деньги.

Женщина в душе кляла свою дерзость. Она достала из-под пояса деньги и отдала мужчине.

Бирбал позвал стражника и приказал дать клеветнице десять плетей. Женщина задрожала и сама призналась в обмане. Бирбал наказал клеветницу.

Жила одна семья: мать и три дочери-подростка. Отец умер, а старшие дети вышли замуж, женились и разъехались. Средств к существованию было мало, но они научились неплохо довольствоваться малым.

За месяц до Пасхи пастор церкви, в которую они ходили, объявил, что их церковь решила собрать особое пасхальное пожертвование для одной очень бедной семьи. Пресвитер попросил прихожан откладывать деньги на пожертвование и проявить в этом щедрость.

Вернувшись домой, семья обсудила, каким образом они могут помочь этой семье. Решили, что если этот месяц они проживут на одной картошке, то смогут сэкономить для них двадцать долларов. Можно было ещё сэкономить на оплате электроэнергии, но для этого нужно было меньше включать свет и отказаться от радио.

Чтобы увеличить размер их пожертвования, старшая сестра начала подрабатывать, убирая дома соседей. Две младшие зарабатывали, присматривая за детьми знакомых.

В то время в магазине за пятнадцать центов можно было купить шерстяную верёвку, из которой каждой из девочек по очереди удавалось связать по одной кухонной прихватке для горячего. Каждую из них можно было продать на базаре по доллару. Так они заработали ещё двадцать долларов.

Это был самый замечательный месяц в их жизни. Каждый день они пересчитывали мелочь, желая узнать сколько накопили. По вечерам они часто сидели в потёмках, дружно представляя, как обрадуется эта бедная семья деньгам, собранным для них церковью.

У них в церкви было человек 80, и они решили, что, сколько бы они ни собрали, общая сумма точно будет раз в двадцать больше. Каждое воскресенье пастор напоминал прихожанам о пасхальном пожертвовании.

За день до Пасхи девочки пошли в магазин, где и обменяли всю их мелочь на три новенькие двадцатидолларовые купюры и одну десятидолларовую. Они неслись домой во весь дух, чтобы скорее показать их маме. У них никогда раньше не было столько денег.

Их мало волновало, что на Пасху у них не будет новой одежды. Зато у них было целых семьдесят долларов для по-настоящему несчастной семьи! От возбуждения они с трудом уснули.

Воскресным утром дождь лил как из ведра. Зонтика у нас не было. Церковь находилась на расстоянии пары километров. Добираясь до церкви, они до нитки промокли. Дырявые туфли старшей сестры с картонными стельками внутри от влаги разбухли и покрылись пятнами. В то же время их сердца грели осознание того, что они смогут помочь кому-то, кто в этом очень нуждался.

Одетые с иголочки, сидящие в соседнем ряду девочки-подростки, обсуждали их старую поношенную одежду. Каждая из сестёр с особым трепетом поучаствовала в сборе пожертвований: мама положила десятидолларовую купюру, а каждая из девочек, по двадцать долларов. Всю дорогу домой из церкви они пели.

За обедом мама преподнесла дочерям сюрприз. Оказалась, что она купила к картошке дюжину яиц. Пасхальная жареная картошка с яичницей стала для них настоящим праздником!

Неожиданно, в их дверь постучал пастор. Мать открыла дверь. Через минуту она вернулась за стол, держа в своих руках конверт. Не говоря ни слова, она открыла конверт и высыпала его содержимое на стол. К их удивлению, перед ними оказалось три новенькие двадцатидолларовые купюры, одна десятидолларовая и семнадцать купюр по доллару.

Они сидели молча, уставившись в купюры. Ещё минуту назад они чувствовали себя миллионерами, а теперь — нищей, несчастной семьёй.

На самом деле, девочки считали себя по-настоящему счастливой семьёй и даже испытывали жалость к тем, у кого не было таких, как у них, мамы с папой, и дома, полного братьев, сестёр. Присматривая за детьми в других семьях, девочки знали, что у других семей имеется много вещей, которых не было у них, но им и в голову не приходило, что они бедные. В тот пасхальный день они это узнали — пастор принёс им деньги, предназначенные для «бедной семьи», и, стало быть, они такими являются.

Осознание своей бедноты им не нравилось. Девочки на секунду взглянули на свои платья и поношенные туфли. Внезапно, ими овладел такой стыд, что им сразу же расхотелось ходить в церковь. Особенно учитывая то, что там их считали бедными!

Тишину размышлений прервал шелест купюр, которые их мама собрала обратно в конверт.

Всю следующую неделю девочки, ходили в школу, особо ни с кем не разговаривая. Наконец, в субботу мама спросила, что бы они хотели сделать с деньгами. Никто из них ничего не ответил: откуда же они знали, что с деньгами делали бедняки? Они же и мысли не имели о своей бедности. Идти в церковь в воскресенье совсем не хотелось, но мама настояла на своём. Хотя день был солнечным, всю дорогу они молчали. Мама начала было петь, но песню никто не подхватил.

На богослужении в церкви проповедовал миссионер из Африки. В своей проповеди он рассказал, как африканцы лепят и обжигают кирпичи на солнце для строительства здания своей церкви. В заключение проповеди миссионер попросил церковь помочь их африканским братьям и сёстрам перекрыть крышу здания. Кровля здания стоила сто долларов.

Услышав озвученную сумму, девочки улыбнулись — первый раз за эту неделю. Мама открыла сумочку и достала конверт и положила его в корзину для пожертвований.

Пересчитав деньги, пастор объявил, что церковь собрала ровно сто долларов. Эта новость очень удивила миссионера, который вовсе не ожидал такого большого пожертвования от их маленькой церкви. Растрогавшись, миссионер сказал:

— Я даже и не знал, что среди вас есть столь богатые люди!

И вдруг девочек осенило — из этих ста долларов, 87 были пожертвованы ими. Так, по словам миссионера, они оказались самой богатой семьёй их церкви. С этого дня они никогда более не считали себя бедняками!

Один менеджер, только что вернувшийся с семинара по вопросам повышения мотивации у сотрудников, вызвал к себе рабочего и сказал:

— С сегодняшнего дня нам будет дано право планировать и давать оценку вашей работе. Уверен, что это поднимет производительность труда.

— Повысят ли мне зарплату? — спросил рабочий.

— Нет, нет. Деньги не являются мотивацией, и от повышения уровня зарплаты вы не получите никакого удовлетворения.

— А если увеличится производительность труда, повысят ли мне зарплату?

— Послушайте, — сказал менеджер, — похоже, вы совсем не разбираетесь в теории о мотивации труда. Возьмите эту книгу домой и прочтите её; там даётся подробное объяснение принципов мотивации.

— А если я её прочту, повысят ли мне зарплату? — спросил рабочий, покидая кабинет.